Саня, 52 - 18 января 2011 09:00

[SIZE=-1]Прибегает недавно – еще зима не началась - Пупкин к Абармотову домой весь на нервах –башка трясется, глаза круглые и блестят нездорово, как у Жериновского. Словно только что обосрался в президиуме.
Правда, две бутылки водки притаранил. Обе литровые.
Сели на кухне. Накатили по сотке. А у Пупкина стопарь в руке ходуном ходит – весь стол водкой окропил.
- Ну, ты чего? Белой горячкой заболел что ли? – не выдержал такого издевательства над продуктом мозга Менделеева Абармотов.
- Да, лучше б я трижды белой горячкой заболел! И то приятней! – рубанул в сердцах Пупкин и злобно улькнул остатки водки в свою горловину.
- Да что случилось-то?

Пупкин неспеша раскурил сигарету с четвёртой спички, немного успокоился и начал повествовать:
- Пошёл я в прошедшую пятницу на пляж. Водки в смысле на лоне природы выпить. Газету свежую купил, чтобы просветить своё самообразование. Да и подстелить. Полбатона хлеба взял да колбасы краковской кольцо. Ну, и водки, естественно. Литр Смирнова дагестанского розливу. Ну, чтоб не покидать место дислокации. А сейчас ведь депутаты запретили культурно отдыхать - уже и водки на девственной природе не выпить. Сядешь, откупорить не успеешь - сейчас же какой-нибудь мусор внутренних органов подлетит с алчной мордой «в апщественном месте распиваете, гражданин?!». Поэтому я укрылся на краю пляжа в кустиках. Народу практически никого. Какой добоёб, нахуй, в ноябре загорать попрётся при нулевой температуре, разве что какой хуй моржовый. Но таких к счастью, кроме меня, не было в окружающей обстановке. И вездесущих вездепьюших алкоголиков тоже не было. Хоть и пятница. Ну, может, потому что дождик моросил. Вот в этом повезло, можно сказать. В смысле, что никто не мешал культурно услаждать свою харизьму впечатлениями природы родного края. Только я согрелся – пару-другую-третью стопок принял в душу, слышу из-за полуобветшалого куста жимолости стон вроде б какой-то идёт.
- Ебутся! Или пьяный? Или кто по башке трахнутый хулиганами стонет?
- Да погоди ты! Я и сам сперва так подумал, вооружился бутылкой, заглянул за соседний куст, а там – картина Малевича маслом: баба валятся на кожаном пальте, будто в глубокой задумчивости – правая рука у виска. Такая довольно ничего из себя миловидная. Волосы такие золотистые на голове. По траве так разбросаны живопиздно. По бокам шесть бутылок «девятки» тоже валяются в хаотическом порядке. Сама особь женской наружности то ли в платье каком-то кружевном, то ли прям в сорочке красной… Резинки чулочков ажурные видно. А трусов наоборот… не видно.
- Ты что ей подол что ли задрал?
- Да, нет, я ж говорю – она так живописно лежит, что её женская пизда, вся как на ладоне! Эротично поросшая рыжеватыми кудрявыми волосиками.
- Ну, давай-давай дальше! – нетерпеливо погнал Абармотов, быстро опрокинув очередной стопарь. – Значит, смотрит на тебя заросшая рыжая пиздища, ну, а ты?
- Ну, а я, как культурный человек, подошел поближе, чтоб разглядеть… не плохо ли человеку… в смысле анатомического здоровья … и потом, конечно, вежливо кашлянул «кха-кха». Ну, чтобы неназойливо внимание привлечь. Она на звук только головой мотанула из стороны в сторону, словно «нет» - говорит - «помощь не нужна». А сама ноль эмоций.
- Ну, и тут ты ей, конечно, засадил?!
- Ну, ты, блядь, подонок! Ну, ничего святого! Тут человек без чувств лежит, может быть, даже в летальном исходе, а он «засадил-засадил»! Нет. Я подошел, наклонился, смотрю девка живая-здоровая, только пьяная малость. Ву смерть, можно сказать. На морду ничего такая. Помада такая яркая… фиолетовая. По всему еблищу размазана. И главное пахнет приятно – какими-то духами сладкими, аппетитными, может, даже той самой «шинелью номер пять» … и «девяткой». И сама такая беззащитная, трогательная. Ну, я её за грудь потрогал, потряс - «Вам плохо?», говорю. А грудь-то у неё такая, блядь, живая, на редкость приятная, размера, наверное, третьего, а то и четвёртого – в руке не умещается… Сосок такой коричневый, такой крупный крепкий…
- А сосок-то ты как через платье разглядел? Колись, псевдоинтеллигент херов!
- Да. Я же говорю, платье довольно кружевное… - зарделся пойманный за живое Пупкин и после двухсекундной раскаянной паузы смиренно сознался. – Да я ей платье её это или сорочку – хуй пойми - прям на морду задрал. И это даже пригодилось. Впоследствии.
Абармотов совершенно бестактно заржал:
- Вот он фарисей в чистом виде!
Неблагозвучное еврейское имя Фарисей в применении к нему, а главное тон, больно задели Пупкина, но он, нервно хлобыстнув очередной стопарь, спокойно продолжил повествование, не подав виду, как ему неприятно такое слышать от лучшего друга:
- А задрал я платье только на случай прямого массажа сердца. И искусственного дыхания. В экстренном медицинском случае! – поспешно уточнил Пупкин и продолжил под издевательское сопение приятеля. – Баба при теле – всё при всём. Грудь, как я говорил, очень возбудительная на ощупь. Ножки в чулочках. Даже серьга в пупке для симуляции! И губки - такие розовенькие… аккуратные … выглядывают.
- Ну, давай, не томи – засадил-таки?
- Засадил – с тяжким вздохом чистосердечно признался Вася Пупкин. – Но не грубо, не по-хамски - перед этим я спросил, как её зовут, и выпить предложил. Но даже это моё шикарное предложение не привело её в сознание – она снова так головой мотанула – типа «не хочу». Ну, чего ещё бабе надо для полного счастья – раз даже выпить отказывается? Раздвинул я ей ноги в чулочках… губы раздвинул… И вдул!
- Ну! Ну! – Сладострастно сглотнув слюну, потребовал подробностей Абармотов. – Молодец! И?

• 
• 
•