BEAta, 41 - 5 декабря 2006 01:51

[B][SIZE=+1]Давно обещанная сказочка[/SIZE]
Предупреждение: многа букаф![/B]
В каждом доме есть чердак. В каменных многоэтажках чердаки темные и неинтересные, хотя там иногда гнездятся голуби, и тогда те, кто живут на последних этажах, слышат, как они гулят. На одних чердаках живут мыши, на других кошки, пауки и летучие мыши. Но тот чердак, о котором пойдет речь, необычен. На этом чердаке жила любовь.
В одном старом-старом городе, на старой-старой улице, под крышей старого-старого особняка жили старые-престарые вещи. Часы и пузатый темный комод, большой-большой сундук и множество картонных коробок, пыльное зеркало с облупившейся амальгамой и потускневшие медные лампы.
Каждую ночь чердак оживал. Комод скрипел и жаловался на свои пустые ящики и ящички. Он до сих пор, не смотря на свой очень преклонный возраст, до самых мелких мелочей помнил все те вещи, что наполняли его когда-то: и тонкие батистовые платки и сорочки, и кружева, и отрезы нежного шелка и атласа, тяжелого бархата и крепа. Он помнил все запонки, бусы, серьги и кольца, которые хранились в самых маленьких его отделениях, он помнил, как каждый вечер на его полированную крышку ложился лоскут шелка в пяльцах, расшитый цветами и птицами и рядом ставилась изящная плетеная корзинка, наполненная нитками всех цветов радуги и всех мыслимых и немыслимых оттенков. Но самым дорогим воспоминанием и самым дорогим секретом был для него ящичек, который запирался на ключ. Там хранились письма, любовно перевязанные атласной розовой лентой. Ключ от этого ящика был давным-давно потерян, и ничто не могло проникнуть в этот секрет, и комод все продолжал хранить эту тайну и лелеял ее в глубине своей души.
А рядом с комодом в огромном сундуке жили платья. Каждое из них тоже хранило свои воспоминания, о балах, прогулках, театрах. Они то оживленно шептались, обмениваясь своими, казалось бы недавними, впечатлениями, то сплетничали и язвили, и каждое пыталось доказать, что оно самое красивое, самое модное и самое роскошное. И в ворохе всех этих кружев, воланов, оборок и складочек жила маленькая брошь - бабочка. Она мечтала о том дне, когда снова увидит свет, заискрится, заиграет, оставит свою иголку в затхлой ткани и полетит навстречу солнцу, и будет порхать с цветка на цветок. А пока она была объектом насмешек из-за своей величины и простой затеи, и зависти – из-за двух маленьких камешков, которые украшали концы ее усиков.
Но не только платья любили поболтать и посплетничать. Повсюду на чердаке на расставленных там и сям цветных картонках, в которых хранились туфли и шляпки, сидели, стояли или лежали куклы. Некоторые были изрядно потрепаны. Их фарфоровые щечки поблекли, волосы отклеивались, и погас огонек в стеклянных глазках, пушистые некогда ресницы слиплись или вылезли. Такие чаще молчали и с грустью слушали веселое щебетанье своих более удачливых подружек, которые гораздо меньше пострадали от времени и цепких детских рук. Они вечно говорили о чаепитиях, лоскутных одеялах и мечтали о новых шляпках и прическах от своих маленьких заботливых хозяек. А старинные часы все слушали их, слушали и думали: «Правильно говорят, что куклы пустоголовы, они все время болтают и не дают никому и слова вставить. Комод вон, смирился уже с этим и теперь просто бубнит себе что-то, платья в сундуке шепчутся, их никто и не слышит, коли разойдутся в своих спорах, комод скрипнет, они и угомонятся, а эти…»
Просто часам было очень обидно, ведь когда-то слушали их, потому что они дольше всех здесь, на чердаке. А раньше они стояли в главном зале этого дома. Они созывали всех своим боем к обеду и к ужину, ровно в девять отправляли детей спать, становились свидетелями великолепных торжеств.
Поколения сменяли друг друга, а часы все отсчитывали мгновения жизни старинного дворянского рода и совсем не подозревали, что отсчитывают и мгновения своей жизни тоже. Однажды часы перестали бить, лопнула пружина и механизм, действовавший несколько столетий, умер. Однако душа жила в нем. Душа мастера. Еще немного часы постояли в зале, а потом их унесли на чердак. Чердак был тогда пуст, и душа в часах уснула, а когда вдруг там разом появились все эти вещи, она стала потихоньку просыпаться. Сначала все с интересом слушали те истории, что рассказывали часы о людях, живших в этом доме, а потом, как это обычно бывает, все сочли эти рассказы наивными и скучными, и на часы перестали обращать внимание.
Единственной вещью, которая все еще обращала внимание на часы, было зеркало. Оно тоже было очень и очень старинным и очень и очень много знало и помнило, но, как и все зеркала, было сосредоточено только на себе. Оно рассматривало свое отражение в стекле, которым был закрыт застывший маятник часов, и заглядывало в коридор взаимных отражений, что возник между ними когда-то, скорее по привычке, чем в надежде увидеть там чей-то силуэт.
Но часы были не единственными, кто так же страдал от одиночества. Был одинок и мундир. Ах, как хотел он попасть в сундук к платьям! О каких только замечательных вещах ни рассказал бы он им: и о парадах, и о сражениях, и о балах, и о театре. Но он был один. Мундир висел на вешалке почти под самой крышей на балке. Золотое шитье и эполеты на нем давным-давно потускнели, пыль скрыла блеск начищенных пуговиц, и сукно не было уже таким ярко-красным как раньше. Под ним, завалившись на бок голенищами, стояли сапоги со шпорами. Когда-то они были до блеска начищены черной ваксой, и шпоры сверкали серебром. Но и тут постаралась вездесущая пыль, сделав сапоги серыми и блеклыми.

• 
• 
•