Fros, 59 - 1 августа 2011 11:03

[B] [SIZE=+1]"Роллс-ройс" с мигалкой
Михаил Жванецкий о жизни с подмигиванием.[/B]Специально для "Огонька" сатирик написал экономический труд. И опять обличил действительность. Нехорошо, Михаил Михайлович!

Советское время, будь оно проклято, было счастливым от того, что мозги у всех были свободны. Полдня за молоком. Полдня за мясом. Стой свободно, расслабленно. Пять минут — шаг вперед. Думай, читай, учись. И ты не один.
Ты движешься по общему маршруту. Жена знает, где ты, ты знаешь, где она.
Этот отдых для мозгов назывался "очередь". Первое добровольное построение советских людей в затылок друг другу. Следующий отдых для мозгов — собрание. Поднять! Укрепить! Создать! Два часа свободного времени. Тренируй кисть, сжимай мячик.
Тяни под столом ногами эспандер. Курилки битком. В туалетах примерочные. В комнатах настроение. Кто-то входит в отдел — все животом ящики задвигают.
В ящиках — рюмашка, огурчик, детектив. Мозги свободны. И советские труженики не боялись тонкого юмора и сложных стихов литературы, произнесенных со сцены вслух.
В политике ясно. Великое противостояние двух систем: всеобщего равенства и низкой производительности труда, с одной стороны, и вопиющего неравенства и большой производительности труда, с другой. И в пику обществу потребления нами было построено общество борцов за справедливость. Общество борцов пело, читало и защищало диссертации, время от времени испытывая нужду в продуктах питания.
Но это считалось для борцов естественным состоянием. Как волны, накатывались поэты и барды на скалистый берег коммунизма и откатывались, крупновспененные и шумные.
Снова собирались, сочиняли и снова с грохотом и гулом под овации налетали на скалы грудью, ногами, лицом. С коммунизмом боролся каждый. От первого секретаря ЦК до дворника, только что защитившего диссертацию. С песнями и стихами было хорошо.
Еды не было по-прежнему. Не давалась борцам еда. Не давалась одежда. Все гордились низким заработком и тайгой. Коммунизм надо было строить, а капитализм строить не надо было. Он там сам (или сам там) возник на основе дикой конкуренции и неимоверного труда. Там платили за все, что продавали. Отчего было много продуктов и товаров.
"Гнусные торговцы!" — кричали им борцы и пели хором. Там не пели просто так и в лицо друг другу. Там продавали хоры и покупали голоса. Петь просто так было убыточно.
Физики у них не шутили, а клепали бомбу, секреты которой продавали нам их шпионы.
Их шпионы хотя и были поклонниками нашего строя, но жить у нас не хотели.
Наши тайны там шли плохо. Один автомат. Один самолет. Стихов не брал никто.
Юмор не переводился. Наши, побывавшие там, возвращались, обвешанные транзисторами и сандалиями, долго и туманно говорили об отсутствии свободы, не уточняя — где, а ночью слушали транзистор. Постепенно привлекательность вещей стала расти, особенно среди наших женщин,— этой черной силы, всегда предающей интересы мужчин и выбивающей из них волю и непреклонность. Мужчины в ногах валялись у властей, чтоб поехать и привезти какую-нибудь вещь и косметику. Противостояние стихов и косметики продолжалось долгих семьдесят лет. И женщины победили. Они перестали петь, начали красить щеки и ресницы. Мужчины отбросили гитары и сели за руль. Дети выбросили книги и ударили по кнопкам. Ученые стали продавать, не изобретая, свое тело и мозги.
Спортсмены поменяли массовость на отъезд с продажей мастерства и мышц на Запад.
Газеты перестали думать над фактами и стали торговать фамилиями. Секс стал покупным, прозрачным и отделился от любви. Словами: "Хотите заняться сексом или поедим?" — встречают гостей в приличных домах. Книги стали читаемо-выбрасываемые. Их жизнь, как у всего продажного,— одна ночь. Задачей искусства стало освобождение мозгов.
Уже видно, как в зрительном зале освобождается организм от наболевшего и пережитого.
Это хохот. И кто осудит... Шахматы сверху опустились вниз и расчертили жизнь на риск и расчет. Богатые перестали спиваться — риск велик. Итог жизни в сорок лет. Расцвет итога в семьдесят. В сорок лет денег нет и не будет. В тридцать лет таланта нет и не будет. Пошла торговля. Мы им продаем то, что горит, то есть водку и нефть. Они нам — то, что едят и смотрят, то есть продукты и кино. С едой по-прежнему не идет, не мычит и не телится. Почему у нас с едой не сложилось? Господи! Меняются уклады, а голод стоит неподвижно, как Кремль посреди страны. Уже и душевные враги-евреи в пустыне выращивают и выкармливают, а мы все объясняем и выясняем, почему жрать нечего.
И кто был виноват в XIX, XVIII, XVII, XVI веках и ниже, вплоть до мамонта Феди.
Сейчас все уселись вдоль трубы и запели. "Качает!" — поют аборигены. "Течет-течет!" — танцуют аборигены. И так, с танцами и песнями, провожают каждый баррель.
И слово какое пенистое! Теки-теки, дерьмо зеленое... Продаем из-под себя! Под названием "энергетическая сверхдержава". Оттуда деньги в мешках передают нам, но не дают потратить, чтобы мы не распухли и не упились. Сидим мы, смотрим, как деньги в мешках свою ценность сохраняют, а мы свою теряем в плохо пригнанной одежде.
Старики и старухи, как и их песни, со следами былой красоты, мало едят и уже не рассчитывают ни на государство, ни на своих детей, безумно занятых мозгами.
Родители уже не помогают в юности и не мешают в старости. Они нужны только для зачатия. С помощью детского питания и компьютера с родителями покончено в малолетстве. В странах потребления их грузят в автобусы, и они ездят отдельно от людей.
В странах ископаемых старики ходят по базару и все прицениваются, прицениваются, прицениваются, прицениваются и не могут прицениться. [/SIZE][I]продолжение в ком[/I].