Эльвира, 59 - 19 мая 2011 12:47

В ту зимнюю ночь метелило, ни луны и ни звезд, да светло на Ямском дворе от костров, будто в масленицу. Марию, монахиню беглую, к огню подвели.

– Зри!

Воротынский сорочку сорвал, надругавшись над иноческой непорочностью.

– Зри, вдова!

Руки бечевкой стянули, и птицей забилась душа – ужели живьем сожгут? Но нет, веревку с дыбы спустили и вздернули над огнем.

– Зри, вдова! Се пытаем не мы, князья – ты своею крепостью! Покорись царю и прими три перста!

– Передайте Тишайшему – се три перста!

И кукиш сложив, показала князьям. Взбагровел Воротынский, упрев у огня, тут же в уголь счернел.

– Подавайте сестру ея!

Монахиню сбросили в снег, мол, остынь, а на место ее притащили сестру Евдокию.

– Зри!

– Крепись, Феодора! – сказала сестра. – Не мне сия пытка – тебе испытанье. А мне все равно, коль муж меня предал.

Князь Одоевский плат сдернул с нее, простоволосую выставил, а подручный его, князь Волынский, руки веревкою спутал.

– Зри же, вдова! – неистовал Воротынский. – Ужель позору не боишься?

– Мне нет позору – вам позор. Да видано ли, эдак жен пытать?

– Вина велика, возгневила царя.

– В чем же моя вина?

– Ответствуй, где Истина?

– Истина там, где князья светлейшие – не палачи.

На встряску подняли сестру.

– Зри! Иль сердца нет у тебя? Не муж ты, а суть, жена! Ужели не вздрогнет душа?

– Трепещет душа, и сердцу несносно зреть муки. Да верой тверда.

– О, Господи! Не женщина се – сатана! Эй, князи, огня ей под ноги!

Огня подгребли под дыбу, уголья и головни – вскричала сестра, а боярыня вдруг подломилась, пала на снег и обмерла.

– Зри! – Воротынский ей голову поднял, но падала голова.

– Пыток сих не снесла, – Одоевский потрогал руки, длань подставил к устам. – Ужель примерла? Не дышит…

Испугались князья, вдову положили на дровенки и, огорлие сняв, стали жилку искать. Ан не бьется жилка, знать и жизнь утекла… Встали над телом, очей не поднять.

– Ох, братья князи, беда, – вымолвил князь Волынский. – Не велел царь до смерти пытать…

Одоевский снегом руки умыл.

– След сказать, не пытали вдовицу, сама примерла.

Воротынский набычился, взор кровяной.

– За вдову-то мы оправдаемся. А вот Истину царь не простит. Сами будем висеть на встряске.

– Наша жизнь такова: мы казним – нас казнят, – засмеялся князь Одоевский. – Кто приближен к престолу, смертью своей не умрет.

А Волынский склонился над телом.

– Зрите, князи!.. Образ ее, суть лик! Икона!.. Ох, братья князи, мы грех творим…

– Довольно блажить, князь Василий!

– Позрите же, князи! Се не вдова, не боярыня – се дева святая! А кто же мы? Мучители и палачи?.. Ох, братья князи!..

– И верно, лежит, как живая, – князь Одоевский отпрянул. – Не смерть се – успенье… А ежели мы и впрямь?..

Но Воротынский сдернул с коня попону и тело укрыл.

– Опомнись, князь Яков!

– Сквозь великие муки прошла… И сына ея удушили!

– Да лживая се молва! Захворал Иван, а немцы снадобье положили…

В сей миг отлетела попона, и восстала вдова. Огляделась и простонала:

– Где ныне я? Се яма в Боровске?

Отшатнулись князья, устрашились, но в тот час с собой совладали.

– На Ямском дворе ты, боярыня. А на встряске – сестра!

– А мнилось, я в яме, у врат, вы – суть архангелы…

И озлились князья, пряча стыд и смятенье.

– Архангелы мы! – возле дровен плясал Одоевский. – И в сей час на дыбу вознесем, коль не скажешь, где Истина!

Но палач Воротынский толк в пытках знал, посему осадил:

– Полно, князь Яков. Вдова кротка и покорна, что ее мучить на дыбе? А сестру ея наземь спустите, пускай отдохнет.

• 
• 
•